ClassicAlive

Можно листать книги — слева направо или справа налево, — а можно вглубь.
Хорошая литература многослойна.

В 1924 году увидело свет одно из первых сочинений Михаила Булгакова — "Дьяволиада" с подзаголовком "Повесть о том, как близнецы погубили делопроизводителя".

В повести автор вполне выдержал дух русской классики. По сюжету "маленький человек", традиционный для произведений Достоевского, сталкивается с советской бюрократической машиной, описанной в стиле Салтыкова-Щедрина. Чертовщина, достойная пера Гоголя, сводит героя с ума и заставляет покончить с собой.

"Фантастика, корнями врастающая в быт", — сказал об этой повести Евгений Замятин, а сам Булгаков после толкотни в издательствах, отказа в журнале "Россия" и подписания договора с альманахом "Недра" отметил в дневнике: "Повесть моя „Дьяволиада“ принята, но не дают больше, чем 50 руб. за лист. Повесть дурацкая, ни к чёрту не годная".

"Недаром любимым писателем Булгакова был Гоголь. Не тот истолкованный по-казённому Гоголь, которого мы принесли в жизнь с гимназической скамьи, а неистовый фантаст, безмерно пугающий людей то своим восторгом, то сардоническим хохотом, то фантастическим воображением, от которого стынет кровь", — писал Константин Паустовский.

Гоголь — само собой. Даже на могиле Булгакова лежит камень с могилы великого предшественника. И всё же...

В 1866 году Фёдор Достоевский переработал свою повесть "Двойник". Двадцать лет собирался, но что-то всё время отвлекало: смертный приговор, заменённый каторгой; сама каторга, потом военная служба во искупление вины, новый путь в литературу, заграничные поездки, бури в личной жизни, азартные игры... Ко времени переработки "Двойника" Фёдор Михайлович уже был именитым писателем, автором собрания сочинений и романа "Преступление и наказание", который читатели встретили с гораздо бóльшим интересом, чем напечатанный в тех же книжках журнала "Русский вестник" роман Льва Толстого "Война и мир".

Повесть "Двойник", принадлежавшая перу начинающего автора двадцати пяти лет, была впервые опубликована в 1846-м. По сюжету "маленький человек", никчёмный мелкий чиновник, всеми презираемый конторский служащий вдруг сталкивается с появлением своего двойника — полного тёзки, который успешно вытесняет его со службы и из личной жизни. В финале героя, балансирующего на грани безумия, увозит неизвестно куда двойник знакомого кучера.
Первые главы повести Достоевский читал в литературном кружке критика Белинского и уверял, что слушатели были в восторге...
...однако законченное произведение, которое появилось в журнале "Отечественные записки" Краевского, их разочаровало. Критики называли повесть сочинением "патологическим, терапевтическим, но нисколько не литературным", а диалоги персонажей "нетерпимыми для круга образованных читателей".

Белинский защищал писательский талант Достоевского, но и он признался, что текст "Двойника" хорошо бы сократить на треть и ослабить упор на фантасмагорию. А коллеги-сверстники Достоевского — двадцативосьмилетний Иван Тургенев и двадцатипятилетний Николай Некрасов — в том же 1846 году опубликовали едкую сатиру, подписав её именем Белинского. Там высмеивались и новая книга, и нервозность писателя, и его плюгавая внешность, и сомнительная литературная слава:

Витязь горестной фигуры,
Достоевский, милый пыщ,
На носу литературы
Рдеешь ты, как новый прыщ.

Хоть ты юный литератор,
Но в восторг уж всех поверг,
Тебя знает император,
Уважает Лейхтенберг.

За тобой султан турецкий
Скоро вышлет визирей.
Но когда на раут светский,
Перед сонмище князей,

Ставши мифом и вопросом,
Пал чухонскою звездой
И моргнул курносым носом
Перед русой красотой,

Так трагически недвижно
Ты смотрел на сей предмет
И чуть-чуть скоропостижно
Не погиб во цвете лет.

С высоты такой завидной,
Слух к мольбе моей склоня,
Брось свой взор пепеловидный,
Брось, великий, на меня!

Ради будущих хвалений
(Крайность, видишь, велика)
Из неизданных творений
Удели не "Двойника".

Буду нянчиться с тобою,
Поступлю я, как подлец,
Обведу тебя каймою,
Помещу тебя в конец.

Болезненно самолюбивый Достоевский бился в истерике, но до переработки "Двойника" и приведения к удобочитаемому виду руки у него дошли только через двадцать лет. К тому времени умер прототип героя повести — журналист и писатель Яков Бутков, бледная тень "маленького человека".

Было дело, издатель Краевский заплатил за то, чтобы Буткова не взяли в солдаты. С тех пор Бутков за гроши работал на благодетеля, чтобы выплатить долг в 570 рублей. Все — включая Достоевского, Тургенева с Некрасовым и самого Буткова — знали, что издатель платил не своими деньгами, а взял их из кассы Общества посетителей бедных. Тем не менее, Бутков унижался, тянул непосильный воз работы в "Отечественных записках" и лишь изредка позволял себе роптать на "паука-издателя, который высасывает кровь". Журналист Александр Милюков вспоминал:

Я спросил, отчего он как будто стесняется чем-то в редакции? Бутков, прежде чем отвечать, оглянулся назад, точно хотел увериться, не подслушивает ли нас кто-нибудь, и сказал:
— Нельзя... начальство-с.
— Какое начальство?
— Литературные генералы... Маленьким людям надо это помнить.
— Что это за пустяки! А со мной-то отчего же вы там не говорите?
— При начальстве неловко-с. Я мелкота.
— Полноте: разве вы не такой же литератор, да ещё даровитее многих.
— Что тут даровитость! Я ведь кабальный.
— С чего вы это взяли?
— Верно-с.
— Зачем же вы туда ходите, если вам это неприятно?
— Нельзя не являться: к непочтению и строптивости нрава отнесут. Могут гневаться-с.

Бутков послужил Достоевскому прототипом не только центрального персонажа повести "Двойник": он выведен в повестях "Дядюшкин сон" и "Слабое сердце" и в романе "Униженные и оскорблённые". А когда несчастный журналист — ровесник Достоевского — сильно заболел и умер в тридцать шесть лет, так и не выплатив мнимого долга, Фёдор Михайлович узнал об этом на каторге и писал брату Михаилу: "Друг мой, как мне жаль бедного Буткова! И так умереть! Да что же вы-то глядели, что дали ему умереть в больнице! Как это грустно!"

Но и Достоевский был не первым в русской литературе эксплуататором фантасмагорической затеи с раздвоением личности героя...
...и тут, наконец, время вспомнить Гоголя.

"Двойник" Достоевского — это продолжение гоголевской традиции, заложенной в повестях "Нос" и "Записки сумасшедшего", пьесе "Женитьба" и поэме "Мёртвые души". Хотя был ведь ещё в 1828 году сборник Антония Погорельского "Двойник, или Мои вечера в Малороссии". То есть ниточки снова тянутся к Гоголю-Яновскому и его родным краям. Так что мост между Булгаковым и Гоголем стоит незыблемо — на радость читателям и всем любителям русской литературы.

Михаил Афанасьевич Булгаков родился 3 (15) мая 1891 года.
С праздником.

....и крылатых фразах.

Старайся быть оригинальным и по возможности умным, но не бойся показаться глупым; нужно вольнодумство, а только тот вольнодумец, кто не боится писать глупостей.
Не зализывай, не шлифуй, а будь неуклюж и дерзок.
Краткость — сестра таланта.
Памятуй, кстати, что любовные объяснения, измены жён и мужей, вдовьи, сиротские и всякие другие слёзы давно уже описаны. Сюжет должен быть нов, а фабула может отсутствовать. <...>

Так Антон Павлович Чехов наставлял родного старшего брата Александра, тоже писателя. В монументальном труде "Антикоучинг. Как НЕ НАДО писать" эти братские советы мастера подробно разобраны, и касаются они только литературы.
Другому старшему брату, тоже писателю Николаю, предназначались более подробные рассуждения о воспитанных людях:

Они уважают человеческую личность, а потому всегда снисходительны, мягки, вежливы, уступчивы… Они не бунтуют из-за молотка и пропавшей резинки; живя с кем-нибудь, они не делают из этого одолжения, а уходя не говорят: с вами жить нельзя! Они прощают и шум, и холод, и пережаренное мясо, и остроты, и присутствие в их жилье посторонних…
Они сострадательны не к одним только к нищим и кошкам. Они болеют душой и от того, чего не увидишь простым глазом… Они ночей не спят, чтобы помогать Полеваевым, платить за братьев-студентов, одевать мать.
Они уважают чужую собственность, а потому платят долги.
Они чистосердечны и боятся лжи, как огня. Не лгут они даже в пустяках. Ложь оскорбительна для слушателя и опошляет его в глазах говорящего. Они не рисуются, держат себя на улице так же, как дома, не пускают пыли в глаза меньшей братии. Они не болтливы и не лезут с откровенностями, когда их не спрашивают… Из уважения к чужим ушам они чаще молчат.
Они не унижают себя с той целью, чтобы вызвать в другом сочувствие. Они не играют на струнах чужих душ, чтобы им в ответ вздыхали и нянчились с ними.
Они не суетны. Их не занимают такие фальшивые бриллианты, как знакомства со знаменитостями. Делая на грош, они не носятся со своей папкой на сто рублей и не хвастают тем, что их пустили туда, куда других не пустили… Истинные таланты всегда сидят в потемках, в толпе, подальше от выставки… Даже Крылов сказал, что пустую бочку слышнее, чем полную…
Если они имеют в себе талант, то уважают его. Они жертвуют для него покоем, женщинами, вином, суетой… Они горды своим талантом…
Они воспитывают в себе эстетику. Они не могут уснуть в одежде, видеть на стене щели с клопами, дышать дрянным воздухом, шагать по оплёванному полу, питаться из керосинки. Они стараются возможно укротить и облагородить половой инстинкт… Они не трескают походя водку, не нюхают шкафов, ибо знают, что они не свиньи. <…>

Схожие советы были опубликованы в газете "Русская речь и Московский вестник" (sic!) в 1861 году, когда Антон Чехов даже ходить не умел. А написаны они осенью 1822 года, когда и Льва Толстого ещё на свете не было, и Николай Гоголь только учился буквы писать. Это "Правила жизни", которые Александр Сергеевич Пушкин адресовал своему брату Лёвушке, бывшему пятью годами младше:

Правила, которые я тебе предлагаю, приобретены мною ценой горького опыта. Хорошо, если бы ты мог их усвоить, не будучи к тому вынужден. [...]
Военная служба кажется мне предпочтительнее всякой другой. Во всяком случае, твоё поведение надолго определит твою репутацию и, быть может, твоё благополучие.
Тебе придется иметь дело с людьми, которых ты ещё не знаешь. С самого начала думай о них всё самое плохое, что только можно вообразить: ты не слишком сильно ошибёшься. Не суди о людях по собственному сердцу, которое, я уверен, благородно и отзывчиво и, сверх того, ещё молодо; презирай их самым вежливым образом: это — средство оградить себя от мелких предрассудков и мелких страстей, которые будут причинять тебе неприятности при вступлении твоём в свет.
Будь холоден со всеми; фамильярность всегда вредит; особенно же остерегайся допускать её в обращении с начальниками, как бы они ни были любезны с тобой. Они скоро бросают нас и рады унизить, когда мы меньше всего этого ожидаем.
Не проявляй услужливости и обуздывай сердечное расположение, если оно будет тобой овладевать: люди этого не понимают и охотно принимают за угодливость, ибо всегда рады судить о других по себе.
Никогда не принимай одолжений. Одолжение чаще всего — предательство.
Избегай покровительства, потому что это порабощает и унижает.
Я хотел бы предостеречь тебя от обольщений дружбы, но у меня не хватает решимости ожесточить тебе душу в пору наиболее сладких иллюзий.
То, что я могу сказать тебе о женщинах, было бы совершенно бесполезно. Замечу только, что чем меньше любим мы женщину, тем вернее можем овладеть ею. Однако забава эта достойна старой обезьяны XVIII столетия. Что касается той женщины, которую ты полюбишь, от всего сердца желаю тебе обладать ею.
Никогда не забывай умышленной обиды, — будь немногословен или вовсе смолчи и никогда не отвечай оскорблением на оскорбление.
Если средства или обстоятельства не позволяют тебе блистать, не старайся скрывать лишений; скорее избери другую крайность: цинизм своей резкостью импонирует суетному мнению света, между тем как мелочные ухищрения тщеславия делают человека смешным и достойным презрения.
Никогда не делай долгов; лучше терпи нужду; поверь, она не так ужасна, как кажется, и во всяком случае она лучше неизбежности вдруг оказаться бесчестным или прослыть таковым. <...>

Вроде за плечами у 23-летнего Александра Пушкина был не особенно богатый жизненный опыт. Продолжительные ссылки, слава, утрата друзей и прочие душевные травмы были ещё впереди, но в словах его уже звучит горечь и слышатся отчётливые байронические ноты.
Такой автор, такие правила жизни.
За язык никто не тянул.